[institutka]

Обещанный Унгаретти.
(для журнала «Контрабанда»)

Джузеппе Унгаретти: поэзия пустого слова

Унгаретти из тех поэтов, на которых натыкаешься очень быстро, и если хоть немного занимаешься переводом, тут же хочешь перевести. Он кажется таким простым!
Строчка в три слова, стихотворение в пятнадцать таких строчек. Соблазн велик.
Но штука в том, что все слова понятны, а где же смысл? Смысл остался между строчками и даже в пробелах – там, где мы не читали.

Унгаретти из старшего поколения итальянских поэтов:

небольшой комментарий и семь стихотворений

в молодости он был футуристом, сочувствовал фашистской партии, удостоился предисловия Муссолини – но потом отошел и от футуризма и от Муссолини. Он стал одним из основателей школы итальянского герметизма (позднее ее знамя подхватит помянутый в прошлом номере Монтале) и уехал в Бразилию, в Сан-Паулу – преподавать итальянский язык и литературу. В это время он начинает работать как переводчик, и со временем эта сфера деятельности прилично разрастется: Блейк, Гонгора, Шекспир, Расин, Малларме…
В 1942-м он все же возвращается в Италию, тоже преподавать, но уже в университете Рима. Стихи его по-прежнему выходят, получая не только читательское и поэтическое признание, но и – в чем Унгаретти, кажется, повезло как никому – умные и благожелательные критические отзывы. Даже его творческие противники признавали значимость фигуры Унгаретти для итальянского герметизма. По сути, его фигура составила там архетип.
В начале пути опыт Унгаретти был связан не так с итальянской культурой, как с французской. Это неудивительно, потому что он в Италии-то впервые оказался в 1912-м году, и то сразу уехал в Париж, учиться в Сорбонне. Родился он вообще в Египте, где и провел детство и юность.
Эта, как пишут его итальянские исследователи, «культурная экстерриториальность» позволила ему взорвать формальные институты итальянской поэзии. И основным инструментом была сама метрика его первого сборника «Веселье» (написанного, кстати, на войне): она разлагала традиционный стих на versicoli, кусочки, разбивая речь на серию слогов с почти ошеломительными лирическими вбросами. Речь у него рождается непосредственно из слова. Он расширяет заклинательную силу до одиночного слога, черпая из бочки простой, анти-литературной лексики, вдыхает значение даже в «пустые», незначимые слова – предлоги, союзы, артикли. Они, эти пустые слова, даже могут целиком составить стих.
Значением наполняются, в отличие от поэзии традиционной, паузы и пробелы, еще более многозначные от того, что у Унгаретти по-аполлинеровски отсутствует пунктуация.
Слово и молчание соотносятся у него как озарение и ожидание озарения. Отсюда следует, что посыл поэзии Унгаретти – наводящий, иррациональный, почти магический. И потому же его поэзия, с ее важностью пауз и интонационных подсказок предназначена для декламации – как все стихи древнеримской литературы.

In memoria

Его звали
Моаммед Шеаб

Происходил
из кочевых эмиров
убил себя
так как не имел больше
Родины

Полюбил Францию
сменил имя

Стал Марселем
но не был французом
и не мог больше жить
за своей чадрой
где слышно пение Корана
и кофе пьют

И он не знал
как спеть
песнь
своей бесприютности

Провожал его я
вместе с хозяйкой отеля
где мы с ним жили
в Париже
из дома пять по рю де Карм
поблекшего крутого переулочка

Покоится на кладбище Иври
предместье, что всегда
напоминает
разваленную ярмарку

И может я один
помню еще
что он жил

Ностальгия

Когда
ночь вот-вот рассеется
незадолго до весны
и редко
кто-то пройдет

Над Парижем сгущается
хмурый цвет
плача

В углу моста
созерцаю
беспредельное молчание
бледной
девчонки

Наши
хвори
сливаются

И как украденные
остаются

Рождество

Не хочу окунаться
в клубок
улиц

Такая
усталость
в теле

Оставьте меня
как будто я
вещь
поставленная
в угол
и забытая

Тут
нет ничего
кроме
благого тепла

Стою
с четырьмя
колечками
дыма
из очага

Ночная долина

Лицо
этой ночи
сухо, как
пергамент

Этот согбенный
бродяга
мягкий от снега
замирает
как скрюченный
листок

Нескончаемое
время
меня сжимает
как
шелест

Ирония

Ненавижу весну, у нее онемевшие черные ветки. На нее можно глядеть только сейчас, проходя меж домов, думая о своем.
В этот час окна закрыты, но
печаль возвращений согнала с меня сон.
Завтра утром деревья смягчит зеленая вуаль, но после того, как нагрянула ночь, они еще сухи.
О боже, нет покоя.
Только в этот час редкому сновидцу даровано мучение следить за делами его.
Сегодня ночью, даром что апрель, снег над городом.
Ни одно насилие не превзойдет того, что с молчаливыми и холодными чертами.

Песня

Я снова вижу твой медленный рот
(Море встречается с ночью)
И кобыла поясницы
В агонии роняет тебя
В мои поющие руки
И отдает тебе сон
Цветной, о новых смертях.

И жестокое одиночество
Каждый его открывает в себе, если любит
теперь бесконечная могила
Отделяет меня от тебя навеки.

Милая, ты далеко, как в зеркале…

* * *
Когда я ежегодно понимаю,
Как трепетен февраль, стыдливо смутен,
Взрывается через минуту желтым
Мимоза. Окаймив собой окошко
У моего случайного приюта,
Прибежища, где я встречаю старость.

Покуда я к молчанью приближаюсь,
Знак будет: ничего не умирает,
Не оставляя по себе обличья.

А может, я в конце концов узнаю:
У смерти власти нет – обличья выше?