Европейская новелла сорокалетней давности-стайл скрещенный с фантастикой, продуманный мир, все такое, — но в целом она просто грустная.
Обычно к таким вещам полагается визуализация героев (я люблю эту игру), но я покажу только двоих мужчин.
смотретьМерц
Тео
Энджой.
В ПРОЕМЕ ЛИФТА
L'autre soir un air froid d'opéra m'alita.
Мерц вышел в холл проводить гостей. Был час ночи, в доме уже стало тихо, только вспыхивали реле освещения от шагов припозднившихся соседей. Когда они вышли на лифтовую площадку, тоже вспыхнул свет, и Магрит ткнула тонким пальчиком в панель вызова.
Они договаривали последние необязательные слова, которых не будет жаль, если их прервет приехавший лифт. Но визит был не из тех, когда все старательно подбирают тему для разговора и в итоге обсуждают собачку хозяев – напротив, все это время они так же, не прерываясь, весело проболтали, так скажешь – ни о чем, но увлеченно. Магрит стянула зубами перчатку, чтобы поправить волосы. Она так и стояла, смеясь сквозь перчатку, когда открылись двери лифта.
Мерц простился с ними и повернулся к двери, но на секунду обернулся назад, словно что-то хотел договорить, взглянул на них и рванул дверь к себе.
Дома, не зажигая света, он пару раз промерил пустое открытое пространство квартиры – из угла в угол, после чего открыл окно и заставил себя сесть. Он увидел точно – совершенно точно то, что не предназначалось для его глаз, не могло к нему никак относиться. читать дальшеИ значит, не могло задеть.
К нему приходили Тео и Магрит. Магрит и Тео, в каком порядке? С Тео он был знаком дольше.
Тео привлек его тем, что он, Мерц, угадал по нему профессию до того, как их представили друг другу. Он только посмотрел на эту клонящуюся вбок, будто ковылина в степи, фигуру, огромные ладони, худое лицо с крупным носом и почему-то сразу подумал: дирижер. Так и оказалось.
Тогда Тео был еще «дирижером-с-оркестром», дирижером-аутентистом с командой таких же помешанных на музыке энтузиастов. И играли они тогда на Мерано. Тео был местной знаменитостью и вне всякого сомнения, блестящим профессионалом. Мерца привлекали такие люди: сам он занимался всем на свете, профессионально же – только игрой в шахматы.
Тео, Теодор Сависаар, и родом был с Мерано, дитя научной интеллигенции, стягивавшейся на эту вечно ледяную планету. Там долгое время и не было ничего, кроме лабораторий да поселений при них. Теперь же вот и концертный зал, выстроенный лучшим архитектором публичных зданий, Стенцей, лучшие в Федерации горнолыжные курорты, лучший зимний отдых, лучшие горы и самый чистый воздух. Правда, холодный – полярные шапки на небольшой Мерано простирались едва не до средних широт.
Тогда Тео привлек внимание Мерца, и после приятного разговора они… нельзя сказать, чтобы подружились. Тогда шел турнир, Мерцу пришлось долго сидеть на Мерано, и у них обоих оказалось время на еще пару встреч. Тео почти не говорил о музыке, был очень спокоен, где-то даже суров, в нем спала недюжинная сила. Позже Мерц увидел, где она просыпается, побывав на его концерте.
Они виделись с Тео нечасто: Мерц много ездил, Тео – много гастролировал. Но когда он осел на Земекисе, подписав контракт на сезон с Опера-Хаусом Клавия, Мерц полюбил бывать у него, в его доме.
Сам он завел по гнезду в каждой точке долгих остановок, но все они были далеки от уюта и не несли на себе никакой печати личности, кроме разве что печати вкуса, единственной меры индивидуальности, доступной человеку, который две трети времени проводит в разъездах. Там можно было ночевать, принимать гостей, но все то же может дать и гостиничный номер. Просто это были его личные номера.
А дом Тео был пустым и тихим, но это был дом. Хотя и очень необычный: со стопками линованной бумаги, с двумя роялями, к которым страшно было даже прикоснуться, с цветами в вазах (впрочем, в конце сезона Тео начал раздаривать их оркестранткам). Тишина и некоторая старомодность – ну кто пользуется сейчас аналоговой записью нот? – успокаивали Мерца. Ему в голову не приходило, что его друг может быть смешон. Тео не был ни смешон, ни забавен со своими отточенными карандашами: он просто так привык, вписал карандаши в себя и не терпел иного.
Обычно такая дружба, как у них, варится и настаивается, как кофе, на студенческих воспоминаниях, пьянках и девочках. Мерц временами и сам удивлялся, как их связь держится без этой гущи. Мерц был азартен, он был игрок – Тео был холоднее селедки. Мерц любил актерствовать – Тео был прям как линейка. Мерц был, так сказать, человек вербальный, он и получил когда-то образование лингвиста – Тео не умел выражать себя и свои мысли иначе, чем звуками. Иногда, протестуя в разговоре, он стучал по краю стола. Магрит когда-то смеялась этой привычке, но сегодня она просто улыбалась. И прятала улыбку.
Вот, кажется, где лежит причина. Мерц чувствовал, что нащупал хвостик, и дальше клубок размотается сам.
Он улегся на диване, перекинув ноги через подлокотник. Что он увидел в проеме лифта, когда вспыхнул свет? Как они встали в лучах этого света, отраженного белыми стенами?..
Но мысли оседали и уползали снова к Тео. Как-то во время турнира они вместе напивались… впрочем, стоит уточнить. Мерц старательно, по словам, повторил: после окончания турнира претендентов, который он проиграл своему лучшему и единственному противнику. Внутри поднялась горькая волна застарелой досады.
Он пьяно облокачивался о рояль и, склоняясь к Тео, спрашивал:
- Хочешь, я подкуплю твой театр? Будете ставить не Верди, а то, что ты хочешь? – морщился и закрывал глаза.
Тео не замечал развинченности Мерца, принимал игру:
- Проще его купить. Хочешь стать патроном Опера-Хауса, а, Лайам?
- Меценатом и благодетелем... буду приезжать туда в собольей шубе.
- И верхом. И все будут тебе кланяться. Шикарное предложение, на самом деле. Вот только ты его не делал, а жаль.
Мерц и правда мог бы купить театр и дать Тео волю ставить там все, что угодно. Но он не хотел быть его патроном. Тео ведь не жаловался, а почти хвастался: он мог бы в любой момент все бросить и снова дирижировать кончерти гросси на жильных виолах с кучкой таких же фанатиков. Но он сидел в Опера-Хаусе, потому что его соловья баснями было не накормить. Это и называется свобода выбора.
Из открытого окна хлестал холодный ветер. Мерц поежился.
Как-то Тео ему играл. Пианист он был довольно посредственный, но Мерц знал, как и для чего играет Тео. Он играл что-то тихое, и Мерц слышал, как пальцы Тео касаются кости клавиш, как дерево ударяет по оплетенной металлом струне, легкий стук, трение, скрип. Эти звуки заполняли комнату, пока Мерц смотрел на руки Тео. Его мысли прервались тишиной. Тео поднял лицо на подошедшего Мерца.
- Тебе ведь нравится Бах? – так вот что он играл, память вернула имя и звук.
- Нравится, но я не музыку слушал, я больше на тебя смотрел.
- Не обманывай, ты на меня не смотрел. Это я смотрел на тебя.
- Поймал. И что?
- Чего-то видеть не стоит, - заметил Тео и закрыл крышку рояля. Мерц промолчал: его обошли, и так легко, в единственном его таланте, в наблюдательности.
В любом другом доме Мерц и сам открыл бы рояль, но здесь это было глупо. Он играл, писал – как все люди его круга, немного там, немного здесь, и ни в чем не был талантлив.
Всю жизнь – пороет здесь, пороет там. Он пробовал совмещать как можно больше: сколько всего успеет? Занимался древними языками, добивал дипломатическую карьеру, лазил в рубидиевые кратеры… и, наконец, играл. Хотел знать, где он на что-то способен, а где – дырка от нуля. А потом царапаться уже было поздно. Первое время Мерц действительно хотел выигрывать. Хотел быть первым в Риме. Но так можно сойти с ума, он это понял быстро, потому смирился – и сразу пошел вверх. То, что есть у него сейчас - это потолок. Но результат неплохой.
Он мог бы этим и вовсе не заниматься, он с юности был мальчиком на дорогой машине, единственный сын в богатой семье. Он мог бы и пальцем не шевелить, но кто-то там наверху даровал ему деятельную натуру. Смешно, что в итоге он остановился на шахматах: более малоподвижное занятие и отыскать трудно. Но другие за похожими ощущениями ходят в казино.
Тео, отходя к столу, где они забыли стаканы с джином, снова заметил:
- Хорошо, что у нас разделение обязанностей: я не стану играть с тобой в шахматы, а ты не сыграешь мне. Хотя я настолько посредственный пианист, что возьмись ты за это дело как следует, легко бы меня обогнал.
- Взаимно. В смысле ты меня в шахматы тоже при желании мог бы обыграть.
- Я никогда не хотел, - и тут же уточнил, как музыкальную фразу. - Я вообще никогда не хотел добиваться успеха в чем-то, кроме музыки.
Когда они познакомились, Тео, кажется, было около тридцати. И все эти тридцать лет он ни разу не хотел заниматься ничем другим. Он не пытался стать пианистом или скрипачом, как большинство дирижеров. Он сразу все о себе знал.
Сейчас Тео вот уже третий раз подписывал контракт на полсезона в Опера-Хаусе Клавия. И если в первый раз он просто поднимался на очередную ступеньку своей карьеры – дирижер-без-оркестра, свободный дирижер, сам выбирающий себе сцену – то теперь, вне всякого сомнения, его тут держала Магрит.
Магрит, девочка-лисичка с серой перчаткой в зубах – так он ее увидел сегодня в последний раз.
С ней они были знакомы не так давно, зато куда ближе.
Года четыре, что ли, назад, Мерца пригласили прочесть какой-то необязательный курс лекций в университете Клавия. Или это было пять лет назад? Не вспомнить. Он загибал пальцы, удивившись, что считает время университетскими триместрами. Но и правда, они зависели не столько от его колеблющегося расписания, сколько от ее устойчивой, неизменной как ход солнца, работы.
После лекции, или, быть может, заполняя окно, он вышел во внутренний двор университета. Он сам здесь учился и помнил правила, помнил даже, какой факультет где сидит. Но сейчас ему уже не по чину было сидеть на траве, он устроился на скамье у длинного стола под тентом, пил дрянной (и не ставший с тех пор лучше) кофе из бумажного стаканчика. И разумеется, он не случайно сел рядом с девушкой или молодой женщиной с длинным, очень аккуратным каре. Она работала, но то и дело поднимала голову – видимо, отвлекалась на галдеж вокруг – и, точно так же, как и он, отпивала кофе.
О кофе они тогда и заговорили. Тент отбрасывал на ее лицо прозрачную оранжевую тень, и она легко согласилась попробовать кофе в другом месте.
Что он узнал о ней в тот вечер, то и знал еще долго: родом с Мерано, уехала учиться в Клавий, аспирант, молодой преподаватель. Мерц не задумался о том, что она слишком молода: бывали у него и помоложе, а потом, она совсем не казалась юной. Только выглядела. Не задумался о том, что она порой, как зеркало, была на него похожа. О том, что легко приняла его правила игры…
В какую игру он с ней играл? В ту же, что со всеми: это касалось не только женщин. «Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…» - и все это не всерьез, легко, беспечно.
Мерц развлекал ее: он был гением развлечения. Он знал места, знал тусовки и подбирал их снайперски – под нее. В один вечер они по какой-то причине опоздали туда, куда собирались, или не смогли поехать. Магрит неожиданно выпрямилась и сказала:
- Поехали. Я покажу куда.
Она сидела в машине как штурман, командуя: направо, через два светофора налево, прямо до перекрестка. Наконец они приехали на заброшенный конец набережной. Или это была дорога посреди парка? Для набережной слишком дикая: огромные узловатые деревья, облетевшие с них листья и плоды – семена-крылатки. Темно, последний фонарь остался далеко за ними. И тихо, хотя дорога была вполне проезжая. Магрит сидела по-прежнему прямо, темный силуэт-столбик в его огромной машине. Потом перегнулась к нему, обхватив за плечи. Он откинул сиденье и принял ее на себя.
Они с самого начала выдумали себе игру, из тех игр, правила которых можно либо понять самому – и тогда будет весело, либо не понять и злиться, но объяснять их никто не будет. Вроде игры в «моего правого соседа». Давай притворимся, что это всерьез. Не будем говорить «влюблены». Не будем звать свою связь отношениями, не будем упоминать слов «моя женщина» и «мой мужчина». Останемся максимально отдельными.
Они как будто бы слепили по человечку – взамен себя и другого, и давали им в руки цветы и подарки, сигареты после любви и чашки кофе по утрам. И обнимали друг друга их же руками.
Эти ненастоящие холодные фигурки заменили им веру и надежду, - размышлял Мерц. И вместо них смотрели в будущее, ведь самим-то им было жутко увидеть сужающийся, ограниченный правилами горизонт. Всего один учебный год, или два, вряд ли больше. Один выезд на острова, пара спонтанных отпусков в «пятый сезон» на Крена, и все. Звонки не больше чем по три минуты, подарки по случаю, никаких дат.
Мерц видел, как Магрит все дальше входит в его игру, и радовался. Его нежность приняла письменный вид: он сочинял ей двустишия на полях ее рабочих бумаг. Начиналось все с того, что он с интересом наблюдал за ее работой, сам ведь заканчивал тот же факультет, - но вдруг поймал себя на том, что перестал понимать, о чем она пишет. Магрит становилась ученым, а он по-прежнему был популяризатором, беспечным «человеком с образованием».
И теперь поля ее черновиков были не для его заметок, а только для шуточек и стихов.
Набрасывая как-то задуманное заранее «Душа, побродяжка нежная…», он задумался, отложил карандаш и пару дней не связывался с Магрит никак, зарываясь в себя. Он видел, что вместо Магрит по-прежнему действует созданный им крохотный снежный голем. Но связь – пусть идеальная, холодная, все же называлась связью.
Мерц перевернулся набок: знобило. Да, вот когда-то в юности он попал в неясные, только наполовину дружеские отношения с одним юношей.
Мысли Мерца все еще скользили как хотели. Он был как вода: сам обволакивал и подставлялся. А Мерц был тогда моложе и не удержался. Вот и попробовал, забросив на время учебу, свои честолюбивые планы…
Они встречались у него в комнате, где-то под крышей, с выходом на решетчатую железную лестницу, зигзагом спускавшуюся до земли. Другого выхода из комнаты не было. В основном они виделись днем, но туда все равно попадало мало света, только когда солнце было в зените. Почти всегда было пасмурно, - так он помнил, - в комнате стоял бело-серый ровный свет с мглистыми тенями...
И такие же мглистые, серые, были у него глаза.
Кира – интересно, было это имя или прозвище? – терся около художников. Говорил, что сочиняет какое-то логотворчество в пространстве или что-то подобное. На полу лежал матрас, к стене привалились холсты, и на стену была натянута дешевая грубая ткань - вместо холстов. Кира мазал по ним краской, скорее чтобы успокоиться, исцелиться, чем чтобы что-то написать. Особенно часто во время ссор.
У них было все. С ним было все можно, он охотно и нападал, и подчинялся. А потом в один день не стало ничего.
Для этого хватило двух серьезных ссор.
Во время второй Кира вылетел на лестницу и, вцепившись в перила, весь затрясся - волосы были похожи на морскую траву... хрипло, захлебываясь, крикнул что-то (никого не было вокруг), а потом вдруг поднырнул под перила, на нижний зигзаг лестницы...
Мерц поймал его. Я оступился, - сказал он. Мерц отвел его, съежившегося, согбенного, в комнату, положил на матрас и влил меж зубов какое-то дешевое пойло. Тот быстро уснул.
В следующий раз он тоже рванулся к лестнице, крича: я сброшусь, сброшусь, как в тот раз!.. Мерц схватил его за руки, сжал ладони и серьезно, с нажимом спросил: ты ведь не сделаешь этого, правда?.. и пока тот молчал, он ушел. И больше не приходил.
Спустя пару месяцев после этого Киру нашли разбившимся за ограждением автомагистрали. Мерца это уже не касалось: в самом деле, не любил же он его настолько, чтобы помнить все это время.
«Душа, побродяжка нежная,
Бредет, тоской безнадежною
Полна.
Скиталица бледная, странница,
Как дым по дороге, тянется…»
В поисках выхода из этого пограничного состояния Мерц повез Магрит на Ферли-Вален. Там сезон развлечений не заканчивался никогда: можно было проиграть все деньги или просто спустить их на безумства, пентхаузы, полеты на стратопланах, ванны с шампанским, стимуляторы и прочее. Там всегда ошивалась куча народу, которых нельзя было встретить больше нигде: забытые, но все еще мнящие себя популярными актрисы, карманники и домушники на отдыхе, теряющие человеческий облик богатые наркоманы и подчеркнуто здоровые в сравнении с ними торговцы, юные миллионеры в династических браках и прочая молодая поросль сильных мира сего. Небо со звездами путалось с огромными сверкающими фасолинами отелей, и в номере, да и везде, никто не включал лампы и было не разобрать, ночь сейчас или день: город тонул в одинаковом мареве огней.
В одной из ячеек внутри таких футуристически изогнутых лекал они валялись на круглой кровати, вернувшись из дымного казино, а до этого где-то еще потанцевав и выпив. Впрочем, Магрит почти не пила: Мерца умиляла ее суровость в некоторых простых бытовых вопросах.
Перевернувшись на живот, он смотрел на нее, худенькую, изгибистую, в кремовом платьице со свалившейся бретелькой, в одной туфельке. Она лежала, раскидав руки, прикрыв раскосые глаза и устремив острый нос в потолок. И молчала. Мерц не стал звать ее, а прижал ей кончик носа пальцем и сказал: «Магрит, давай поженимся?»
Он увидел, как дернулось ее лицо. И как она потом медленно перекатилась со спины на живот, посмотрела на него, потом села, поджала под себя ноги, сбросив туфлю и спросила:
- Лайам, зачем?
Позже он тысячу раз пытался объяснить себе, что случилось тогда. И что они были пьяны, в угаре и устали. И что все, что было на Ферли – остается на Ферли. И что – ну могла существовать и такая возможность, он себе никогда не врал – Магрит ему просто не поверила.
Но она сказала что сказала, а он не стал переспрашивать. Это противоречило правилам их игры: он должен был понять.
Вскоре после этого они разошлись.
Они прощались на парапете набережной, под корпусами университета. Рядом с ними плакала какая-то девочка, наверное, абитуриентка. Был ветреный день, дождь собирался, но все никак собраться не мог.
– Ну слава богу. Если бы не эта девочка, я бы сам расплакался.
– Ты умеешь плакать, Мерц?
- Я научусь, - засмеялся он шепотом, без голоса. Он хотел сказать: я бы расплакался, чтобы не было так тошно-спокойно, так обыденно и бесчувственно.
Магрит подошла к нему и взъерошила волосы.
- Ну теперь-то зачем играть? Мы и так надоели друг другу до чертиков.
- Нет, может быть, именно сейчас и имеет смысл играть. Чтобы не было так... – он сделал неопределенный жест, ища слово.
- Тошно?
- Слишком сильно, пожалуй. Для нас - слишком сильно.
Что было потом? Да, кажется, Магрит села на парапет, закурила, ветер сбивал дым ей в лицо, она смотрела куда-то в глубь залива.
- Для тебя слишком сильно. Для тебя.
Он тоже вспрыгнул на парапет, но верхом:
- Начинаем раунд взаимных обвинений? Я всегда знал, что очные расставания – напрасная трата времени.
Магрит вдруг улыбнулась:
- Ты тоскуешь по тому, чего у тебя никогда не будет. А я тоскую по тому, чего у меня никогда не будет с тобой. Я не так уж на тебя похожа.
- Нельзя быть такой умной и такой... прямой. Что-то же должно оставаться несказанным.
Партия была разыграна, король повержен. Пришли уборщики и начали убирать мусор из проходов. А они все еще в зале сидели зачем-то за доской. И как хорошо было бы, если б они оставались там потому, что им не хотелось расставаться.
- Вообще-то я жду, когда ты уйдешь. По законам жанра ты должна уйти первой, я - долго смотреть тебе вслед. Ну и мне хочется посмотреть. Мне нравится твоя походка.
– Мне твоя тоже нравится. Я вся в предвкушении: ты пойдешь по набережной, ветер будет задирать на тебе пиджак, а потом пойдет дождь. Красиво. А если уйду я… я просто поднимусь по этой лестнице в корпус. Пара секунд – и меня уже нет.
Он сделал жест: иди. Она соскочила с парапета и исчезла в проеме живой изгороди. Кажется, сказала «прощай», но черт его знает при таком ветре. А он ушел самой длинной дорогой на парковку… и дальше он не помнит. Наверное, уехал к себе.
Мысль вилась и ускользала, путалась. Кто он сейчас, Лайам Седекиа Мерц? Ему сорок семь лет. Он инвестор, вследствие чего политик, и профессиональный игрок в шахматы, одно цепляется за другое. Хорошие возможности, отличный исход. Но он подошел сейчас к тому рубежу, когда нового уже не попробовать: что успел, с тем и жить. Здесь его точка невозврата.
Мерц сел и почувствовал, как застыло все тело. Комнату почти выморозило ветром.
Где же была последняя зацепка? Ах да, Тео застучал своей огромной ладонью-закрылком по столу, и Магрит улыбнулась и отвернулась, как будто у него на глазах произошло что-то тайное.
Мысли снова просели: Тео говорил что-то о барочной опере.
- Во времена Генделя это был цирк с конями и аттракционами. Если бы у них были вертолеты, они бы падали на сцену. Блестящая музыкальная шкатулка на маленький зал, для дам-фанаток…
Здесь Мерц потерял нить его рассуждений, потому что Магрит улыбнулась снова.
- … а я хотел, чтобы современный житель услышал Генделя. Поэтому нужно забыть, к чему там этот фрагмент, о чем поют – нести только эмоцию, передаваемую музыкой. Кстати, где-то в половине случаев она не будет соответствовать формальному смыслу. Но это неважно.
Мысль соскользнула, на этот раз приведя его правильно: к распахнутым дверям лифта. Мерц оставил свою капризную, скользкую ниточку, с которой плутал по лабиринтам, - он пришел в его центр.
Он повернулся… да, он повернулся, и что увидел?
Магрит вскинула руку, чтобы убрать челку, и браслетик у нее на запястье тихо упал – звяк… Тео осторожно вынул у нее из губ перчатку, перехватил пальцы и поцеловал. Почти не глядя, привычно.
Магрит подняла к нему лицо и улыбнулась. Довольно и совсем по-простому. Как девочка.
Они вместе шагнули в лифт, и застыли там, такие тихие и снежные, что казалось, на ресницах оседает иней. Дети Мерано.
Это не предназначалось именно для глаз Мерца. Кто угодно другой мог увидеть их, пройти мимо и улыбнуться. Только он не мог.