Неизвестный информатор из Нью-Гэмпшира - в августе 1947 года мужчина, работник бензоколонки в окрестностях Брайсленда, Нью-Гэмпшир, сообщил в связи с исчезновением в Рамсдейле ребенка, о том, что видел похожую по приметам девочку примерно двенадцати лет в сопровождении мужчины лет сорока, одетого "по-городскому" и с тиком лица. Девочка говорила, что хочет позвонить по телефону матери в больницу и просила у мужчины мелочь, на что тот велел ей сесть в автомобиль и запретил звонить по этому номеру. Полиция не нашла других свидетелей, которые видели неизвестного мужчину и девочку в тот день в окрестностях Брайсленда. Таким образом это сообщение было признано не имеющим под собой реальной основы.

Старый Пуласки потер сломанный нос:
- А я всегда говорил, разве полиция кого найдет? Уж это ясно: коли пропал, так с концами.
Посетители клэрмонтского бара - такого деревенского, что располагайся он хоть чуть-чуть западнее Нью-Гэмпшира, его бы назвали салуном - переглянулись. Старик Джонас выпил третью кружку за вечер и сел на любимого конька.
- Ну, а если убили? Труп-то должен быть, а, Джонас?
- Труп? Какой труп? Коли похитили кого, так пока полиция проснется, он уж за три штата будет. И труп будет там же.
- Так это ж увезти надо еще, как увезешь, когда сопротивляется?
- А зачем его живого везти? Погрузил в машину и фьюить. Не сложнее свиньи.
Пуласки снова потер нос:
- А может, и живого можно. Бог весть, что можно с людьми сделать, если знать как подойти, - сказал он так мрачно, что через стойку перевесился даже бармен.
- А ну, Джонас, выкладывай.
- Сами поди знаете - есть же всякие гипнотизеры, которые только на человека посмотрят - и ты уж сам делаешь такое, чего делать не хотел и подумать не мог, - Пуласки задумался. Публика ждала, - А что ж, и выложу. Раз шериф сказал, что это все вилами по воде, то пусть сам теперь эти вилы в воде ловит.
Я, значит, работаю на у себя на станции - пару дней как это было, и как раз в тот день Вилли из Клэрмонта приходил и дал мне листовку, что девочка пропала, а я ее приклеить-то и забыл... Дело к середине дня, клиентов нет, и вдруг вкатывает ко мне "икар", потрепанный такой, необихоженный - видно, что не работал никто с ним... Цвет "голубая мечта", это уж я помню как отче наш - работал в 39-м у Томпсона в Клэрмонте - да погодите! - так вот он был такой обтрепанный, что уж не голубой был, а синий.
Вкатывает он, значит, ко мне, из него шасть девчушка. Побежала, известно, в сортир, а мне скучно - дай, думаю, стекло ему протру. А за стеклом-то - он.
- Кто - он?
- Вот уж не знаю кто, но человек непростой. Смурной такой, темный. Брови хмурит, а лицо у самого дергается. И одет не по-нашему, пиджак какой-то пижонский, галстук еще навязан... Когда к старому Картеру в прошлому году брат с семьей из Англии приезжал, так вот сын брата, племянник то есть Картеров, точно так ходил. И смотрит он на меня, а вроде и не на меня, а я стекло ему тру, тру, и думаю - а чего ж я тру-то, раз все уж протер... И вот верите, еле нашел силы отойти. Тут и девчушка вернулась, и просит его: дай мне, говорит, пару никелей маме в больницу позвонить. Мне как-то полегче стало: ну, видать, жена у него болеет, вот и смотрит не по-людски. Я пошел уж было в свой скворечник - она же сейчас будет звонить, подключить все надо, и тут вдруг слышу за спиной:
- Садись в машину. Тебе нельзя туда звонить.
Оборачиваюсь - они от меня были вот так же, как ты, Терри, сейчас - она к нему наклонилась, а он так, не выходя из машины, но мне видно - а нее смотрит. И лицо аж прям парусит.
- Влезай, - говорит - и захлопни дверь.
Она вроде и невеселая была, но тут уж вовсе как кукла - дверь открыла, села. А я стою еще, улыбаюсь, старый дурак. А потом они на дорогу уж вымахнули, и тут до меня доносится:
- Потому что твоя мать умерла!