Об ошибках и неточностях.
Вот сейчас настал момент, когда я расскажу все-таки, что я думаю о неточностях в художественном тексте.
Собственно, это можно выразить одним предложением: есть ошибки и есть... ошибки:-)) Я как-то говорила об этом в комментариях, скажу еще раз - на простом примере голубоглазого блондина Максима Каммерера.
Как бы я ни относилась к Бондарчуку как режиссеру, он не дурак и понимает, чем можно жертвовать. Потому что, ну, будем честными, что основополагающего меняет другой цвет волос и глаз Мака?
Стругацкофанам очевидно: меняет преимущественный цвет глаз жителей Саракша, но до этого еще нужно додуматься.
Еще небольшое примечание, к вопросу об "игре на секс-символа", обуславливающей будто бы выбор русого и голубоглазого актера. Да ладно. Давайте я вам начислю десяток смуглых черноволосых красавчиков, и на этом мы тему закроем:-))))
Но при этом Бондарчук, например, не изменил возраст героя. Потому что, опять же, будем честными - это история молодых. Тридцатилетний Мак на Саракше оказался бы по другой причине, вел бы себя иначе, в общем, это изменило бы весь сюжет.
Теперь, надеюсь, тезис про ошибки и ошибки понятен:-))
Второй вопрос, который я называю вопросом о второй железнодорожной колее. Собственно, почему колея? Это известный казус с Конан Дойлом, которому дотошный читатель как-то написал: в этом месте нет второй железнодорожной колеи! Конан Дойл ответил: а у меня она есть.
В этом примере, помимо очевидного смысла, есть и второй, убедительно доказывающий, что прав был Конан Дойл, а не читатель. Нынешний читатель, даже если он слышал об этой истории, а большинство таки слышало, вряд ли вспомнит, о каком рассказе идет речь и уж тем более - о какой местности. Иными словами, этот факт оказался настолько неважен, что вспоминается только в связи с дотошностью конан-дойловского корреспондента, а никак не сам по себе. Он утратил значимость.
Подобных примеров много приводит Эко - улица Сервандони, пожар, которого не видел Казобон, и так далее.
И тут уже вопрос не в сюжетной обусловленности отступления. А, во-первых, в готовности читателя поверить автору и принять его правила игры, и, во-вторых, в допустимости самого допущения.
Могла ли в условном Йоркшире в этом месте пролегать вторая колея? Могла.
Могло ли в Париже в тот день и час не случиться пожара? Могло.
Пример из случайной дискуссии: могло ли так случиться, что в городе N инквизиция задержалась еще на годик? Могло.
Разумеется, мы смотрим через призму восприятия обычного читателя: в конечном счете это он принимает или не принимает допущения.
Но если уж автор соврал, то вранье это входит в его художественную систему, обуславливает ее детали и само должно обуславливаться ею, от нее зависеть. Другими словами, автор должен учитывать этот факт как реальный - это раз; и два, о чем большинство самодеятельных авторов часто забывает - учитывать последствия, которые может повлечь за собой изменившийся факт, изменения в картине мира. Без этого фактик так и останется обычной повисшей в воздухе лажей.
Бондарчук, в частности, сколько я вижу, изменил таки преимущественный цвет глаз у жителей Саракша:-)))
Если кто помнит, в советской детской литературе был очень популярен такой тип моральной дискуссии: фантазия и обман - одно и то же или нет? Дети обычно приходили к выводу, что нет. Почему бы нам не последовать их примеру?