Как жаль, что ни вы, ни я не умеем петь
Продолжаю историю Саймона Сент-Джона, судмедэксперта. Начало здесь, или можно смотреть по тегу.
То было вступление, это - уже начало собственно детективной истории. Как я и обещала, под катом труп,а убийца — садовник:-))
читать дальшеОтложив в сторону учебник, Саймон вытянул из ящика стола листок, положил его аккуратно в круг, освещаемый неяркой настольной лампой, и сразу, без раздумий начал писать – лист быстро заполнялся размашистым, специфически нечитаемым почерком:
«Дорогой отец,
я все-таки нашел работу, точнее, практику – в полицейском управлении. Дедушкино наследство – это, конечно, прекрасно, но я предпочел бы стоять на собственных ногах, а не на семейных костылях. Занятия, думаю, не пострадают – их осталось не так много, Сент-Джордж уже вот-вот исторгнет меня из своих гостеприимных врат…»
Саймон отложил перо и прислушался. Снизу, из гостиной доносились чуть слышные звуки радиопостановки – хозяйка имела дурную привычку дремать под радио. Этим ее дурные привычки исчерпывались: сказать по чести, Саймон вообще ее редко видел.
Он вспомнил, как три года назад поиски жилья привели его в Фулхем, к этому домику. Он привлек внимание Саймона тем, что, помимо номера, имел еще и имя собственное – «Розмарин», написанное на раскачивающейся над входом, побитой дождями вывеске. Ну и объявлением «Сдается комната», конечно… Он усмехнулся: розмарин – это для памятливости, возьмите, дружок, и помните; и постучал в дверь.
Ему открыла невысокая молодая женщина с небрежно сколотыми волосами. Она тихим голосом поздоровалась и молча повела его на третий этаж.
Саймон беспомощно обводил глазами стены, потолок, неновую, кое-где облупившуюся мебель. Как определить, снимать ему эту комнату или нет? Хозяйка же молчала, хмуро глядя куда-то в косяк низкой двери.
Однако его замешательство она истолковала верно и все таким же тихим голосом назвала цену, а потом добавила, уперевшись взглядом куда-то ему в плечо:
- Я впервые сдаю комнату, так что не знаю, какие условия предложить. Наверное, об этом надо поговорить?
- Может быть, ваш муж?.. – не договорил Саймон. Она выставила руку ладонью вперед, будто защищаясь:
- Он много работает и дома почти не бывает.
В крохотной гостиной, у письменного стола, под аккомпанемент дождя они заключили свой договор. Вместо подписи хозяйка поставила закорючку. Саймон направился к выходу – перетащить вещи, и вдруг сообразил, что так и не узнал, как же ее зовут.
Хозяйка, сложив пополам лист почтовой бумаги, засвидетельствовавший их намерения, сунула его в ящик стола и подошла ближе.
- Энн Грейсток, - ответила она на незаданный вопрос.
- Мое имя вы видели… Но знаете что: называйте меня Лючи.
- Как угодно, - уголки губ Энн дрогнули.
Так все и началось. Саймон думал, что поселится у немолодой леди, однако теперь его квартирными хозяевами была молодая пара, едва ли намного старше его самого; думал, что окажется в каком-нибудь полукриминальном Уилман-парке или Кенбурн-вейле, однако поселился в чистеньком буржуазном Фулхеме…
По «Инглиш сервис» глубокий баритон выводил: «’cause lady is a tramp». Саймон дописал письмо и отправил его в ящик стола, к стопочке таких же, скопившихся за пять лет. Он не поддерживал связей с семьей.
Хмурое утро как нельзя лучше соответствовало чисто вымытым стенам полицейского морга, облицованным темно-синим кафелем того омерзительного оттенка, который рекламные проспекты именуют «морской волной».
Морг был убежищем Саймона, его крепостью, постоянно находившейся под осадой чужого горя, мерзости, жадности, самоуверенности. Он не знал и не слышал, что происходило наверху, в участке, как куражились грабители, мошенники, торговцы наркотиками, как плакали жертвы, смеялись проститутки с Уилтон-роуд… Его делом было вскрыть и написать отчет. Тела – не люди.
Он выбрал эту специальность вынужденно. На первых курсах Сент-Джорджа он долго и мучительно боролся с приступами брезгливости от вида трупов и препаратов. На третьем курсе, когда началась практика, так же долго пришлось привыкать к живым пациентам. Он прятался за чужими спинами, на дежурства брал ночные смены – все ради того, чтобы никто не видел, как он бледнеет, шатается, не может справиться с собой…
Поэтому, когда куратор спросил его – между делом, в беседе о другом – о специальности, Саймон ответил так, будто это было давно выношенное решение, и оставалось лишь произнести его вслух, как «да» на венчании: «Патологоанатомия».
Странно, но с трупами ему было проще. Куратор лишь заметил: «Вы уверены, я вижу…», да посожалел чуть позже: «А из вас, Сент-Джон, вышел бы отличный диагност – вы дотошны как фокстерьер».
Саймон знал, конечно. Как не знать – ему еще на первом курсе говорили: «Сент-Джон, вы сдаете лабораторную по органам брюшной полости или экзамен в Королевскую академию художеств?» И в патанатомии он был первым учеником. И все разрезы всегда делал ювелирно.
Но он-то хотел помогать и спасать! А вместо этого рассекает трупы, потому что больше не может ничего.
Вот почему он так редко выходил из секционной или лаборатории, редко говорил с кем-то из полицейских. Он выполнял работу безупречно, и больше его в ней не интересовало ничего. Там, вовне, кипела жизнь – он не желал о ней ничего слышать. Делай что должно, только вместо второй части изречения он мысленно ставил «…а все остальное тебя не касается».
Время от времени осаду прорывали детективы и констебли, отдававшие задания, да еще родственники жертв – на опознаниях. В таких случаях Саймон всегда скрывался за металлическим шкафом, упиравшимся едва ли не в потолок, и все равно слышал вскрики, рыдания, иногда шум падающего тела – обморок… Но не выходил и тогда.
Он не бывал даже на совещаниях, на них ходил его начальник, доктор Арчери. Он же выезжал на места происшествий.
Но в этот раз инспектор Форчен почему-то настойчиво попросил поехать их обоих. Арчери пожал плечами и велел ассистенту собираться.
Ехать им не пришлось – тело нашли в трех кварталах от полицейского участка, сразу за стеной, отделявшей дом от полузаросшего кустами пустыря.
- Она пропала три дня назад. Не вернулась с танцулек, - говорил сержант Нолан, - мать о ней заявила. На следующий же день.
- Странно, что ее не нашли раньше, - заметил кто-то из полицейских.
Тело не прятали, просто бросили в кусты. Обломанные ветки, как стрелки, указывали место падения. Арчери наклонился, разгреб их. Саймон встал над ним.
Голова была раздроблена, раскрошена в кашу, вместо лица – кровавое месиво. Саймон качнулся, зажмурился на секунду, ухватился за ветки кустарника.
- А как же вы ее опознали? – спросил кто-то.
- По платью. Мать сказала, что та была в вечернем.
Арчери кивнул ассистенту присоединяться. Саймон, будто не слыша, достал фотоаппарат и начал снимать тело.
Арчери обнажил то, что скрывали ветки. На животе оказался огромный поперечный разрез – собственно, тело было почти разрублено пополам. Земля вокруг пропиталась кровью.
Ноги ниже колен тоже были почти отчленены от тела. А когда Арчери дотронулся до шеи, оказалось, что и голова держалась на одном только позвоночнике.
- Смотрите, Сент-Джон, следы удушения… Вот большой палец, а вот следы от остальных. Душили сзади. Сильный парень, никакая удавка не понадобилась…
С ног слетели узкие остроносые туфельки – белые, со стертой подошвой. По чулкам сбегали стрелки, пышный подол был смят и склеен кровью.
Саймон представил, как это было. Шарк-шарк подошв туфель по асфальту, шурх-шурх кисеи дешевых платьев, смех и повисающие в воздухе слова без особенного смысла. Он это слышал много раз из своей комнаты на третьем этаже, и сам себе напоминал в такие минуты сову, что внимательно следит из переплетения ветвей за беспечными участниками пикника.
Теперь сова спланировала на останки трапезы. Но совы не едят падаль.
- Не понимаю, зачем он ее душил, - вдруг заговорил Саймон.
- Чтобы не кричала.
Тело вытащили из кустов и проводили в машину под шорох обламывающихся веток.
- Как ее звали-то?
- Сейчас посмотрю, - отозвался детектив Николс. – Мэри-Энн Парсонс.
Толпа любопытных медленно расходилась. Полицейская машина отчалила, а Саймон и Арчери снова пошли пешком.
В участке тело опустили в морг, и Саймон сам погрузил его в холодильник. Арчери снова пожал плечами, словно хотел спросить: «Ну и зачем?» - но Саймон не понял этого жеста.
Впрочем, все выяснилось через полчаса. В морг явились родители жертвы.
Крепкая женщина с убранными в высокую прическу волосами и в кофточке, накинутой поверх ситцевого платья, и мужчина – тоже крепкий, краснолицый и почему-то в пиджаке, сидевшем на нем подобно гробу не по мерке. За ними темнела фигура сержанра Нолана.
- Мистер Парсонс, наверное, уж лучше вы…
- Нет, нет, - миссис Парсонс выступила вперед, в руке она что-то сжимала, - не надо, чтобы Рон…
- Она… она сильно изуродована, миссис Парсонс. Постарайтесь сохранять самообладание, - пересохшим горлом выговорил Нолан.
Он откинул простыню – сначала с ног. Миссис Парсонс вцепилась в руку мужа:
- Да… да. Ее платье. А лицо? Лицо?
- Не надо, миссис Парсонс. Лучше вам этого не видеть.
Саймон не успел скрыться и наблюдал за ними, не поднимаясь из-за стола, сквозь стеклянную решетку пробирок в ящичках, флаконов на полках. Миссис Парсонс замерла, а потом решительно кинулась к другому концу стола – так быстро, что никто не успел ее остановить. Она отдернула простыню – дальше Саймон услышал несколько судорожных вдохов и подобие крика – а затем грузно повалилась на пол
Зазвенели пробирки, и Саймон поднялся из-за стола.
Мистер Парсонс стоял над бесчувственной женой. Он молчал, опустив руки, и явно не знал, что делать. Саймон стоял точно против него и в той же позе. Ступор, который, бывает, возникает при виде смерти – и, собственно, и является смертью, только смертью чувств, когда мозг не выдерживает и временно отключает их.
Саймон вытянул ящик стола, достал флакон темного стекла с притертой пробкой. Затем вышел из-за стола, неловко стал на колени рядом с миссис Парсонс, выдернул пробку и сунул ей под нос флакон. По секционной распространился отчаянно-едкий запах нашатырного спирта. Миссис Парсонс сморщилась и пришла в себя.
Сержант Нолан помог ему поднять и усадить миссис Парсонс. Она зашептала:
- Нет, боже мой, господи, нет, Мэри, доченька моя… нет, как же это… как он допустил…
Платок, который она сжимала в руке, выпал, и она утирала слезы просто ладонью. Нолан вполголоса спросил у Саймона:
- Можете вы ей дать что-нибудь?
- Нет. У меня здесь даже амитала нет.
В укладке первой помощи нашелся только хлоралгидрат, и Саймон вновь присел рядом с миссис Парсонс, протягивая ей стакан воды и таблетки.
Мистер Парсонс все это время не двигался с места.
- Это успокоительное, мэм, выпейте…
- Мэри, доченька… как же я теперь…
- Выпейте, - Саймон поймал ее взгляд, - вы слышите меня?
Миссис Парсонс, не замечая протянутой ладони, попыталась рвануться к мужу, но не удержалась на ногах и упала обратно на стул. Ни Саймон, ни Нолан не успели ее даже подхватить. Только тут она заметила протянутые таблетки, взяла их, глотнула воды.
- И возьмите мой платок.
Она кивнула, вытерла глаза, высморкалась. На платке не осталось ни следа косметики, даже помады.
- Пойдемте, мэм, - Нолан взял ее под локоть отработанным полицейским жестом, - и вы, сэр, тоже.
Парсонс последовал за ним.
- Пусть кто-нибудь проводит ее домой. Препарат сильный, действует быстро, - сказал им в спины Саймон
Нолан, не оборачиваясь, кивнул.
Дождь все не кончался, он не освежал – дымный, грязный дождь большого города. Саймону и без того было особенно некуда пойти, поэтому он сидел у себя, пытаясь читать, но на самом деле – вспоминая убитую девушку. Что случилось там, в кустах у стены? Кто превратил ее тело в мясо? В этом не было азарта: узнать, выяснить, удостовериться; один тошный ужас перед упырем, который находится по ту сторону человеческого разума и души. Не просто лишить жизни, но изуродовать, уничтожить. Лишить мертвеца даже посмертного достоинства. Он ведь знал, что такое смерть, но, кажется, впервые увидел ее воплощение, призрак, пожирающий души.
Возвращаясь домой, он столкнулся с хозяйкой: она куда-то уходила.
- Добрый вечер, миссис Грейсток.
- Добрый вечер… Боже, что с вами?
- А что со мной? – Саймон был искренне удивлен.
- Бледный такой… и смотрите странно. Как русский студент, - это был не первый раз, когда хозяйка удивляла его культурными познаниями, - Нет ли у вас под плащом топора?
- Нет, только ланцет, если это вас устроит, - Саймон попытался свести все к шутке.
Хозяйка покачала головой и боком проскользнула в дверь. Саймон глянул в старое, чуть потемневшее зеркало: нет, все как обычно, разве что волосы растрепаны.
То было вступление, это - уже начало собственно детективной истории. Как я и обещала, под катом труп,
Глава I
Can I see another's woe,
And not be in sorrow too?
Can I see another's grief,
And not seek for kind relief?
And not be in sorrow too?
Can I see another's grief,
And not seek for kind relief?
читать дальшеОтложив в сторону учебник, Саймон вытянул из ящика стола листок, положил его аккуратно в круг, освещаемый неяркой настольной лампой, и сразу, без раздумий начал писать – лист быстро заполнялся размашистым, специфически нечитаемым почерком:
«Дорогой отец,
я все-таки нашел работу, точнее, практику – в полицейском управлении. Дедушкино наследство – это, конечно, прекрасно, но я предпочел бы стоять на собственных ногах, а не на семейных костылях. Занятия, думаю, не пострадают – их осталось не так много, Сент-Джордж уже вот-вот исторгнет меня из своих гостеприимных врат…»
Саймон отложил перо и прислушался. Снизу, из гостиной доносились чуть слышные звуки радиопостановки – хозяйка имела дурную привычку дремать под радио. Этим ее дурные привычки исчерпывались: сказать по чести, Саймон вообще ее редко видел.
Он вспомнил, как три года назад поиски жилья привели его в Фулхем, к этому домику. Он привлек внимание Саймона тем, что, помимо номера, имел еще и имя собственное – «Розмарин», написанное на раскачивающейся над входом, побитой дождями вывеске. Ну и объявлением «Сдается комната», конечно… Он усмехнулся: розмарин – это для памятливости, возьмите, дружок, и помните; и постучал в дверь.
Ему открыла невысокая молодая женщина с небрежно сколотыми волосами. Она тихим голосом поздоровалась и молча повела его на третий этаж.
Саймон беспомощно обводил глазами стены, потолок, неновую, кое-где облупившуюся мебель. Как определить, снимать ему эту комнату или нет? Хозяйка же молчала, хмуро глядя куда-то в косяк низкой двери.
Однако его замешательство она истолковала верно и все таким же тихим голосом назвала цену, а потом добавила, уперевшись взглядом куда-то ему в плечо:
- Я впервые сдаю комнату, так что не знаю, какие условия предложить. Наверное, об этом надо поговорить?
- Может быть, ваш муж?.. – не договорил Саймон. Она выставила руку ладонью вперед, будто защищаясь:
- Он много работает и дома почти не бывает.
В крохотной гостиной, у письменного стола, под аккомпанемент дождя они заключили свой договор. Вместо подписи хозяйка поставила закорючку. Саймон направился к выходу – перетащить вещи, и вдруг сообразил, что так и не узнал, как же ее зовут.
Хозяйка, сложив пополам лист почтовой бумаги, засвидетельствовавший их намерения, сунула его в ящик стола и подошла ближе.
- Энн Грейсток, - ответила она на незаданный вопрос.
- Мое имя вы видели… Но знаете что: называйте меня Лючи.
- Как угодно, - уголки губ Энн дрогнули.
Так все и началось. Саймон думал, что поселится у немолодой леди, однако теперь его квартирными хозяевами была молодая пара, едва ли намного старше его самого; думал, что окажется в каком-нибудь полукриминальном Уилман-парке или Кенбурн-вейле, однако поселился в чистеньком буржуазном Фулхеме…
По «Инглиш сервис» глубокий баритон выводил: «’cause lady is a tramp». Саймон дописал письмо и отправил его в ящик стола, к стопочке таких же, скопившихся за пять лет. Он не поддерживал связей с семьей.
Хмурое утро как нельзя лучше соответствовало чисто вымытым стенам полицейского морга, облицованным темно-синим кафелем того омерзительного оттенка, который рекламные проспекты именуют «морской волной».
Морг был убежищем Саймона, его крепостью, постоянно находившейся под осадой чужого горя, мерзости, жадности, самоуверенности. Он не знал и не слышал, что происходило наверху, в участке, как куражились грабители, мошенники, торговцы наркотиками, как плакали жертвы, смеялись проститутки с Уилтон-роуд… Его делом было вскрыть и написать отчет. Тела – не люди.
Он выбрал эту специальность вынужденно. На первых курсах Сент-Джорджа он долго и мучительно боролся с приступами брезгливости от вида трупов и препаратов. На третьем курсе, когда началась практика, так же долго пришлось привыкать к живым пациентам. Он прятался за чужими спинами, на дежурства брал ночные смены – все ради того, чтобы никто не видел, как он бледнеет, шатается, не может справиться с собой…
Поэтому, когда куратор спросил его – между делом, в беседе о другом – о специальности, Саймон ответил так, будто это было давно выношенное решение, и оставалось лишь произнести его вслух, как «да» на венчании: «Патологоанатомия».
Странно, но с трупами ему было проще. Куратор лишь заметил: «Вы уверены, я вижу…», да посожалел чуть позже: «А из вас, Сент-Джон, вышел бы отличный диагност – вы дотошны как фокстерьер».
Саймон знал, конечно. Как не знать – ему еще на первом курсе говорили: «Сент-Джон, вы сдаете лабораторную по органам брюшной полости или экзамен в Королевскую академию художеств?» И в патанатомии он был первым учеником. И все разрезы всегда делал ювелирно.
Но он-то хотел помогать и спасать! А вместо этого рассекает трупы, потому что больше не может ничего.
Вот почему он так редко выходил из секционной или лаборатории, редко говорил с кем-то из полицейских. Он выполнял работу безупречно, и больше его в ней не интересовало ничего. Там, вовне, кипела жизнь – он не желал о ней ничего слышать. Делай что должно, только вместо второй части изречения он мысленно ставил «…а все остальное тебя не касается».
Время от времени осаду прорывали детективы и констебли, отдававшие задания, да еще родственники жертв – на опознаниях. В таких случаях Саймон всегда скрывался за металлическим шкафом, упиравшимся едва ли не в потолок, и все равно слышал вскрики, рыдания, иногда шум падающего тела – обморок… Но не выходил и тогда.
Он не бывал даже на совещаниях, на них ходил его начальник, доктор Арчери. Он же выезжал на места происшествий.
Но в этот раз инспектор Форчен почему-то настойчиво попросил поехать их обоих. Арчери пожал плечами и велел ассистенту собираться.
Ехать им не пришлось – тело нашли в трех кварталах от полицейского участка, сразу за стеной, отделявшей дом от полузаросшего кустами пустыря.
- Она пропала три дня назад. Не вернулась с танцулек, - говорил сержант Нолан, - мать о ней заявила. На следующий же день.
- Странно, что ее не нашли раньше, - заметил кто-то из полицейских.
Тело не прятали, просто бросили в кусты. Обломанные ветки, как стрелки, указывали место падения. Арчери наклонился, разгреб их. Саймон встал над ним.
Голова была раздроблена, раскрошена в кашу, вместо лица – кровавое месиво. Саймон качнулся, зажмурился на секунду, ухватился за ветки кустарника.
- А как же вы ее опознали? – спросил кто-то.
- По платью. Мать сказала, что та была в вечернем.
Арчери кивнул ассистенту присоединяться. Саймон, будто не слыша, достал фотоаппарат и начал снимать тело.
Арчери обнажил то, что скрывали ветки. На животе оказался огромный поперечный разрез – собственно, тело было почти разрублено пополам. Земля вокруг пропиталась кровью.
Ноги ниже колен тоже были почти отчленены от тела. А когда Арчери дотронулся до шеи, оказалось, что и голова держалась на одном только позвоночнике.
- Смотрите, Сент-Джон, следы удушения… Вот большой палец, а вот следы от остальных. Душили сзади. Сильный парень, никакая удавка не понадобилась…
С ног слетели узкие остроносые туфельки – белые, со стертой подошвой. По чулкам сбегали стрелки, пышный подол был смят и склеен кровью.
Саймон представил, как это было. Шарк-шарк подошв туфель по асфальту, шурх-шурх кисеи дешевых платьев, смех и повисающие в воздухе слова без особенного смысла. Он это слышал много раз из своей комнаты на третьем этаже, и сам себе напоминал в такие минуты сову, что внимательно следит из переплетения ветвей за беспечными участниками пикника.
Теперь сова спланировала на останки трапезы. Но совы не едят падаль.
- Не понимаю, зачем он ее душил, - вдруг заговорил Саймон.
- Чтобы не кричала.
Тело вытащили из кустов и проводили в машину под шорох обламывающихся веток.
- Как ее звали-то?
- Сейчас посмотрю, - отозвался детектив Николс. – Мэри-Энн Парсонс.
Толпа любопытных медленно расходилась. Полицейская машина отчалила, а Саймон и Арчери снова пошли пешком.
В участке тело опустили в морг, и Саймон сам погрузил его в холодильник. Арчери снова пожал плечами, словно хотел спросить: «Ну и зачем?» - но Саймон не понял этого жеста.
Впрочем, все выяснилось через полчаса. В морг явились родители жертвы.
Крепкая женщина с убранными в высокую прическу волосами и в кофточке, накинутой поверх ситцевого платья, и мужчина – тоже крепкий, краснолицый и почему-то в пиджаке, сидевшем на нем подобно гробу не по мерке. За ними темнела фигура сержанра Нолана.
- Мистер Парсонс, наверное, уж лучше вы…
- Нет, нет, - миссис Парсонс выступила вперед, в руке она что-то сжимала, - не надо, чтобы Рон…
- Она… она сильно изуродована, миссис Парсонс. Постарайтесь сохранять самообладание, - пересохшим горлом выговорил Нолан.
Он откинул простыню – сначала с ног. Миссис Парсонс вцепилась в руку мужа:
- Да… да. Ее платье. А лицо? Лицо?
- Не надо, миссис Парсонс. Лучше вам этого не видеть.
Саймон не успел скрыться и наблюдал за ними, не поднимаясь из-за стола, сквозь стеклянную решетку пробирок в ящичках, флаконов на полках. Миссис Парсонс замерла, а потом решительно кинулась к другому концу стола – так быстро, что никто не успел ее остановить. Она отдернула простыню – дальше Саймон услышал несколько судорожных вдохов и подобие крика – а затем грузно повалилась на пол
Зазвенели пробирки, и Саймон поднялся из-за стола.
Мистер Парсонс стоял над бесчувственной женой. Он молчал, опустив руки, и явно не знал, что делать. Саймон стоял точно против него и в той же позе. Ступор, который, бывает, возникает при виде смерти – и, собственно, и является смертью, только смертью чувств, когда мозг не выдерживает и временно отключает их.
Саймон вытянул ящик стола, достал флакон темного стекла с притертой пробкой. Затем вышел из-за стола, неловко стал на колени рядом с миссис Парсонс, выдернул пробку и сунул ей под нос флакон. По секционной распространился отчаянно-едкий запах нашатырного спирта. Миссис Парсонс сморщилась и пришла в себя.
Сержант Нолан помог ему поднять и усадить миссис Парсонс. Она зашептала:
- Нет, боже мой, господи, нет, Мэри, доченька моя… нет, как же это… как он допустил…
Платок, который она сжимала в руке, выпал, и она утирала слезы просто ладонью. Нолан вполголоса спросил у Саймона:
- Можете вы ей дать что-нибудь?
- Нет. У меня здесь даже амитала нет.
В укладке первой помощи нашелся только хлоралгидрат, и Саймон вновь присел рядом с миссис Парсонс, протягивая ей стакан воды и таблетки.
Мистер Парсонс все это время не двигался с места.
- Это успокоительное, мэм, выпейте…
- Мэри, доченька… как же я теперь…
- Выпейте, - Саймон поймал ее взгляд, - вы слышите меня?
Миссис Парсонс, не замечая протянутой ладони, попыталась рвануться к мужу, но не удержалась на ногах и упала обратно на стул. Ни Саймон, ни Нолан не успели ее даже подхватить. Только тут она заметила протянутые таблетки, взяла их, глотнула воды.
- И возьмите мой платок.
Она кивнула, вытерла глаза, высморкалась. На платке не осталось ни следа косметики, даже помады.
- Пойдемте, мэм, - Нолан взял ее под локоть отработанным полицейским жестом, - и вы, сэр, тоже.
Парсонс последовал за ним.
- Пусть кто-нибудь проводит ее домой. Препарат сильный, действует быстро, - сказал им в спины Саймон
Нолан, не оборачиваясь, кивнул.
Дождь все не кончался, он не освежал – дымный, грязный дождь большого города. Саймону и без того было особенно некуда пойти, поэтому он сидел у себя, пытаясь читать, но на самом деле – вспоминая убитую девушку. Что случилось там, в кустах у стены? Кто превратил ее тело в мясо? В этом не было азарта: узнать, выяснить, удостовериться; один тошный ужас перед упырем, который находится по ту сторону человеческого разума и души. Не просто лишить жизни, но изуродовать, уничтожить. Лишить мертвеца даже посмертного достоинства. Он ведь знал, что такое смерть, но, кажется, впервые увидел ее воплощение, призрак, пожирающий души.
Возвращаясь домой, он столкнулся с хозяйкой: она куда-то уходила.
- Добрый вечер, миссис Грейсток.
- Добрый вечер… Боже, что с вами?
- А что со мной? – Саймон был искренне удивлен.
- Бледный такой… и смотрите странно. Как русский студент, - это был не первый раз, когда хозяйка удивляла его культурными познаниями, - Нет ли у вас под плащом топора?
- Нет, только ланцет, если это вас устроит, - Саймон попытался свести все к шутке.
Хозяйка покачала головой и боком проскользнула в дверь. Саймон глянул в старое, чуть потемневшее зеркало: нет, все как обычно, разве что волосы растрепаны.
@темы: рыжему делают биографию
-
-
04.11.2009 в 20:04-
-
05.11.2009 в 00:02-
-
05.11.2009 в 00:34-
-
01.08.2011 в 01:44Частично понимаю, работать с людьми так тяжело. >.<"